Аюка-хан: человек и политик
- 16.07.2010 18:52
Аюка-хан и Петр I
Важнейшими задачами съезда монголо-ойратской знати 1640 г. Были урегулирование натянутых взаимоотношений князей, прекращение междоусобных столкновений и объединение всех сил перед лицом внешней опасности, в первую очередь со стороны агрессивных устремлений маньчжурских феодалов. Не ограничившись внесением в Уложение ряда статей, призванных сгладить трения между отдельными феодальными объединениям, участники съезда проводили встречи переговоры, нащупывая почву для сближения и создания союзнических коалиций. Пришедшие к согласию стороны, стремились закрепить достигнутое и устраивали браки между своими ближайшими родственниками.
Воспользовался этим и Хо Орлюк, устроивший женитьбу внука на дочери Батура-хунтайджи. От этого брака родился на Цаган Сар 1642г. Аюка – человек, который оставил яркий след в калмыцкой истории. Политическая деятельность Аюки и его личные качества получили весьма широкую, но вместе с тем противоречивую оценку в трудах исследователей Калмыкии.
Один из первых авторов исторического труда о калмыках Н.Я. Бичурин (Иакинф) задал тон в 1834 г., что «сей Аюки был один из известнейших» калмыцких владетелей, коему долговременное его правление и обстоятельства того времени доставили возможность столько же ознаменовать себя услугами России, сколько он нанес ей вреда своими злодействами». У представителей этого, так называемого, официально-охранительного направления дореволюционной историографии оценка не изменилась и 81 год спустя: «Это была личность, которая при всей своей, временами очень полезной службе русским причинила России вреда своими различными происками гораздо более, чем какой-либо другой вождь калмыцкого народа».
Среди этого хора суровых голосов звучали иногда и более мягкие и трезвые нотки. В том же 1834 г. Н.А. Нефедьев утверждал, что «Аюка никогда не уклонялся от личной покорности его российскому двору». Ровно через 50 лет ему вторил М.Г. Новолетов: «Хотя отношения Аюки к России были только по договоренным статьям, хотя он самостоятельно управлял народом, чинил суд и расправу, воевал и сносился с иностранными государствами и народами, но в основе всех его действий не было интриг против России». Уже в советское время Н.Н. Пальмов посвятил Аюке восторженные строки: «Слава Аюки была славою калмыцкого народа. Умер Аюка, умерла с ним и его слава, - померкла с нею и слава калмыцкого народа, никогда уже больше к нему не возвращавшаяся».Вместе с тем, все они были согласны в том, что это была «замечательная личность калмыцкой истории», а время его правления представляло собой «самый блестящий период развития политической жизни калмыков в пределах России».
История не донесла до нас названия того степного урочища, а может и реки, на берегах которой появился на свет Аюка: кстати, в письмах к царскому правительству на калмыцком языке имя его пишется как Айухэ. Достоверно известно другое, что детские годы он провел у деда по матери в Джунгарии, а оттуда был привезен в калмыцкие улусы Дайчином в 1655 г., когда последний возвращался из своего второго паломничества в Тибет. Остается тайной, какие уроки жизненного и политического поведения преподал Аюке Батур-хунтайджи, но, думается, они не отличались в существенном от наставлений второго деда, Дайчина. Многократно проверено: никакое, даже самое отборное семя не прорастет полноценным колосом, будучи брошено в бесплодную почву. В нашем случае ученик был достоин учителей. Воспитанный двумя такими решительными и способными владельцами и политиками, каковыми были два его деда, талантливый и восприимчивый внук хорошо усвоил их уроки и творчески применял их в последующей деятельности.
Воспитание Аюки имело один, на нынешний взгляд, существенный изъян: судя по всему он был неграмотен. Так, во время шертования 24 января 1684 г. Аюка вместо подписи приложил к шертной грамоте печать, потому что, как говорится в статейном списке астраханского воеводы А. И. Голицина, он писать не умел. Вряд ли это была дипломатическая уловка, «береженье чести», так как шертовавший вместе с ним дербетский тайша Солом-Церен, также ревниво следивший за своей владельческой «честью» расписывался без всяких препирательств. По другим косвенным данным можно предположить, что он мог лишь расписываться. Будучи от природы любознательным, Аюка старался исправить недостатки воспитания и не упускал подходящего случая пополнить свои знания. Например, во время приема китайского посольства летом 1714 г. Глава ханства интересовался вопросами, которые вовсе не диктовались этикетом, или, как говорят сейчас, протоколом встречи. Послам пришлось отвечать на многие, порою неожиданные вопросы: происходят ли маньчжуры и монголы «от роду и поколения»? Кто такие старые и новые маньчжуры? Есть ли разница между монгольской и маньчжурской письменностью и кто был «первым издателям» последней? Растет ли в Китае смородина? Какие рыбы и звери водятся? Как выглядит водяной буйвол? В каких домах и дворах живут жители? За их землей находятся ли еще какие народы и государства?
Можно думать, что Аюка помня совет деда о содержании при себе ученых, каждый из которых хорошо усвоил одно из девяти познаний, окружал себя подобными людьми. До нас дошло свидетельство, что хан любил говаривать: «Если кто с знающим о древностях человеком разговаривает, то тот может быть человеком». В этой связи неудивительно, что его частым собеседником бывал такой знаток калмыцкой старины, Габан Шараб, о чем сообщает сам ученый эмчи.
Участие Аюки в политических событиях и комбинациях, - на первых порах, вероятно, достаточно пассивное, - началось сравнительно рано. Так, 6 ноября 1661 г. В урочище Берекет, в 60 верстах на северо-восток от Астрахани, вблизи красного Яра, состоялся съезд тайшей с астраханским воеводой Г.С. Черкасским, кабардинским князем на русской службе. Речь на съезде шла о принесении новой шерти, об условиях военной службы и о свзях с иностранными правителями. Воеводу на этой встрече занимали не только государственные интересы и выполнения правительственных поручений. Ряд его действий диктовался и личной заинтересованностью.
В Кабарде и в крепости Терках проживали его близкие родственники, благополучие которых в немалой степени зависело от характера отношений с калмыцкой знатью. На памяти был поход Хо-Орлюка, да и его приемники все активнее вмешивались в северокавказские дела, и угрожая кабардинским селениям и ногайским кочевьям. В самой Кабарде также не было единства, где одна часть князей ориентировалась на Крымское ханство, а другая на Россию. Именно личным, в первую очередь расчетами было продиктовано согласие Г.С. Черкасского на брак племянницы Абуханы (Обеханы) с Аюкой. Свадьба должна была состояться после похода тайшей на крымские улусы; была ли кабардинская княжна первой женой молодого тайши? На этот вопрос трудно ответить однозначно. В.М. Бакунин, хорошо знакомый с ханом, сообщает, что первой женой Аюки была Эренцен, дочь хошутского Цецен-хана (Очирту тайша), мать Чакдорчжаба и Санчжаба (Санжип).
Возвращаясь к договору 1661 года, необходимо отметить, что обе стороны выполнили свои обязательства: тайши организовали успешный поход на и Крым, а воевода выдал свою племянницу - свадьба состоялась в 1662 г. Сколько Абухана прожила в улусах, остается неизвестным, но какие –то неудобства, скорее всего морально-психологического плана, она, видимо, переживала. Как много позднее сообщал Чакдорчжаб, «она родила сына и тот сын умре, и о расставанье она у хана прошалась, и… ради смертного часа в свою веру ее отпустил с честью». В 1714 г. Она еще проживала в Астрахани, где ее чем-то обидели жители бухарского двора, что вызвало заступнические письма Чакдорчжаба к коменданту М.И. Чирикову. Дальнейший жизненный спад кабардинской княгини уходит в неизвестность.
Имя Аюки время от времени встречается в документах и последующих нескольких лет. Например, уфимский воевода князь А.М. Волконский в обращении от 5 февраля призывал башкирских старшин Казанской дороги и Икских волостей порвать всякие отношения с тайшами Дайчином и Аюкой и показать «к великому государю верность». В 1665 г. гетман И. Брюховецкий послал к Аюке генерального есаула Я. Лизогуба и канцеляриста Быховца с просьбой о помощи, вследствие чего в Украину было прислано 6000 калмыцких конников, участвовавших в успешных рейдах на территории Крымского ханства. Однако, хотя к этому времени дед Дайчин постепенно отходил от активной политической деятельности и от общего руководства улусами, бразды правления подхватил Мончак и уверенно держал их в своих руках. Вследствие это фигура Аюки и как человека, и как политика неясно очерчивается за широкой спиной отца.
Только после того как Мончак, начав, по сообщениям М. Бакунина, «войну с зенгорцами и с протчими хошоутами и, не окончав оные, умре около 1669 года», пробил час молодого, энергичного и способного тайши давно тайно примеривавшегося к вожделенной власти. Он, казалось бы, имел на это все возможности, тем более, что отец перед кончиною благословил его, как старшего сына, на главенство в деле управления калмыцким народом. Первым делом Аюка поспешил жениться на мачехе Уанджал (Ванчжил), хошутке, которую, судя по всему, любил и эту любовь перенес впоследствии на сына от нее Гунчжаба и его детей.
Между тем судьба и политические превратности уготовили Аюке тяжелое испытание, и он не скоро почувствовал прочную основу под своей властью.
Продолжалась война с Джунгарией, во враждебных отношениях с ним находились двоюродные дяди Дугар и Бок, откочевавшие к Азову еще после ссоры с Мончаком. В 1671 г. хошутский тайша Аблай, потерпев поражение в борьбе с братом Цецен-ханом, из Джунгарии прикочевал на Яик и внезапным ударом разгромил и захватил часть калмыцких улусов, кочевавших под общим руководством Дайчина. Воспользовавшись междоусобицами тайшей вышли из подчинения улусы малого Ногая и во главе с мурзой Ямгурчеем ушли на Терек. В довершение всего на Дону и Нижнем Поволжье полыхала крестьянская война под предводительством Степана Разина.
Было от чего растеряться и потерять голову. Аюка с честью выдержал суровый экзамен, уже на начальном этапе своего правления проявив хладнокровие, гибкость, расчетливость, умение найти наиболее верное политическое решение. Он сумел помириться с новым правителем Джунгарского ханства Галданом Бошокту-ханом, привлек на свою сторону Дугара и Бока. Опираясь на помощь двух последних тайшей и вспомогательного отряда донских казаков, он вновь подчинил малибашей и едисан и перевел их с Северного Кавказа в калмыцкие улусы. Покончив с этими важными делами, Аюка все внимание сосредоточил на борьбе с Аблаем. Не совсем ясно, как разворачивались события, но в конце 1672 г. в Москву поступили сведения, что Аблай разбит Аюкой и находится под караулом. Участь незадачливого хошутского найона в скором времени разделил и Дугар: и это в то время, когда Дугар уже помирился с Аюкой и оказал помощь в разгроме Аблая. Габан Шараб и Батур-Убаши Тюмень в один голос утверждали, что «Аюка-хан погубил своего дядю Дугара, который доставил ему улус и сделал ханом».
Стремительное восхождение Аюки на политический небосклон Калмыкии поставило перед правительством России задачу установления с ним отношений на условиях, обговоренных с его дедом и отцом. Подавление Крестьянской войны и ликвидация ее последствий позволили правительству вступить в контакт с Аюкой и его ближайшим окружением. Первые же шаги в этом направлении показали, что переговоры будут трудными, что вести их придется с волевым и решительным политиком, имеющим свой устоявшийся взгляд на направление и характер русско-калмыцких отношений. Взгляд этот далеко не совпадал с устремлениями российского правительства.
В своих отношениях с калмыцкой правящей знатью российское правительство требовало от нее неукоснительного соблюдения ряда обязательств, которые фиксировались в шерстных записях. Важнейшими из них были: сохранение неколебимого подданства и послушания; отказ от самостоятельных отношений с иностранными правителями; несение эффективной военной службы и охрана соответствующих пограничных территорий; мирные отношения с соседним российским населением. В обмен предлагалась защита от неприятелей и «государево многое жалованье». Эти требования были предъявлены Аюке во время переговоров 1672 – начала 1673 гг. И здесь, к немалой досаде и беспокойству правительства, со всей очевидностью обнаружилось, что новый глава калмыков далеко не настроен безоговорочно принимать и неукоснительно выполнять их. Более того, московским посланцам и астраханской администрации был дан достаточно прозрачный намек, что Аюка мыслит себя не подчиненной, а равноправной стороной в переговорах.
О настороженном отношении сторон друг к другу говорят многие факты: в 1673 г. после длительных переговоров об условиях шерти, Аюка, устроив моленье о благополучном завершении дела, сопровождаемый знатными тайшами, шурином К. М. Черкасским, астраханским посланцем М. Барковым и вооруженной охранной, 20 февраля двинулся с р. Кумы на съезд.
За время следования к месту переговоров между Аюкой и воеводой Я. Н. Одоевским не переставали сновать посланцы, продолжая обговаривать детали встречи. Аюка вначале требовал встречи в урочище Хвостовой Соли в 30 верстах от Астрахани, затем домогался съезда в урочище Бешколь (Пять озер) в 15 верстах, но не добился желаемого.
26 февраля воевода указал «построить городок рогатками» на Соляной протоке на правом берегу Волги против города и «поставить московских стрельцов строем и шатер великого государя, который взят из Свияжска, поставить на том месте». Принял Одоевский и тщательные меры для охраны Астрахани, где расставил «для всякого бережья» несколько пеших и конных стрелецких приказов. Аюка, в свою очередь, заявил, что у воеводы непомерное количество охраны (по его словам - 10 тысяч ратных людей) и наотрез отказался ехать к шатру. Воеводе пришлось сократить охрану, после чего и состоялись переговоры. Тайши дали устную шерть, которую на следующий день, 27 февраля скрепили в письменном виде подписями и печатями.
Воевода К. О. Щербатов, выезжая для переговоров и взятия с тайшей шерти от 15 января 1677 г. к той же Соляной протоке, принял такие же меры предосторожности, что и его предшественник. Тайши вели себя не менее осторожно, неоднократно требуя от воеводы убавить караул, оставшихся «ратных людей» отдалить от шатра, а самому ему с небольшим сопровождением съехаться с ними вне шатра для предварительных переговоров. Такая встреча между шатром и стоянкой тайшей состоялась. Несмотря на это Аюка и Солом-Церен, подъехав к шатру, с лошадей не сошли, а послали «ближних людей» говорить: «Тайши де опасны того, чтоб в шатре и около шатра не было многих людей и ружья». Лишь получив уверение воеводы, что в шатре и вблизи него никаких людей с оружием не будет, Аюка, Солом-Церен и другие тайши вошли в шатер и начали переговоры.
Несмотря на запретительные и контролирующие усилия российского правительства, Калмыцкое ханство, - и более всего именно в период правления Аюки, - поддерживало политические, торговые и культурно-религиозные связи с рядом соседних и дальних народов и государств. Наиболее интенсивными были отношения с Джунгарским ханством вплоть до его разгрома цинским Китаем в 1758 г. Они были вызваны не только тем обстоятельством, что Джунгария была недавней отчизной и там жили соплеменники, но и тем, что через ее территорию проходили пути в Тибет и Китай. С последним связи были непостоянными: вершиной их при Аюке явилось уже упоминавшееся посольство 1713-1714 гг.. Это было первое китайское посольство, так глубоко зашедшее в пределы России, и его конечной целью была не белокаменная столица, а степная ставка калмыцкого хана в урочище Монтохой вблизи Царицына.
Особую тревогу правительства вызвали отношения калмыцкой знати с Турцией и Крымским ханством. Такие факты, как выдача Аюкой своей родственницы за сына крымского хана в 1692 г. или отправление посла в Стамбул в 1704 г., вызывали приступы гнева Москвы. Известны и связи Аюки с некоторыми владетелями Северного Кавказа, особенно с кабардинскими князьями, которые временами скреплялись браками отдельных тайшей с кабардинским княжнами. Даже до далекого персидского шаха добирались порой посольства Аюки, уверявшего в своих письмах правителя Персии, что он «породы Чингиз-ханов», считая, очевидно, что тень «потрясателя Вселенной» все еще вызывает трепетное почтение.
Немало внимания правительства требовали взаимоотношения калмыков с соседним российским населением. В этой сфере не всегда все было гладко. Мирные хозяйственно-торговые и культурные связи временами прерывались столкновениями с донскими и яицкими казаками, башкирами, набегами на соседние уезды. Эти столкновения вызывались негативными сторонами национальной политики царизма, недальновидной политикой степной знати, недостаточной урегулированностью территориально-хозяйственных и торговых проблем, особенностями быта казаков (походы за зипунами (добычей), высокомерно-стяжательским поведением отдельных представителей нижневолжских городов.
Несмотря на сказанное, можно безоговорочно присоединиться к утверждению М.Г. Новолетова, что по большому счету во всех действиях Аюки «не было интриг против России». Однако любые проявления самостоятельности и непослушания вассального правителя вызвали «зубную боль» в центре, и правительство целеустремленно и настойчиво вело политику ограничения его власти и, в конечном счете, полной ликвидации.
Будучи талантливым и дальновидным правителем, Аюка не мог не понимать, что политика жесткой конфронтации с российским правительством имеет свои пределы. Даже в те первые десятилетия, когда он пользовался относительно широкой самостоятельностью и возможностью маневрирования, в принципиальных вопросах он вынужден был в конечном счете первым идти на уступки. Уже тогда к нему приходило, вероятно, понимание, что при не благоприятном для ханства повороте событий и изменения общей обстановки начнется наступление на его автономию.
После шерти 1684 г. начинается второй этап в политическом поведении Аюки. Он старается меньше раздражать российское правительство, выполняет требования и поручения, но его кипучая натура жаждет действия, и он направляет военную активность ханства в сторону Хивы, Бухары и туркменских племен. Так как эти страны и племена не входили тогда в состав России, а действия беспокойного подданного не грозили особыми международными осложнениями, правительство довольно спокойно наблюдало за ними, а он некоторых оно просто и не знало.
Во второй период русско-калмыцких отношений времени правления Аюки изменился характер непосредственных связей между правительством и ханом. Как уже упоминалось, после 1684г. хан и тайши перестали давать шерти, которых от и них требовали. Их заменили личные встречи Аюки с кем-то из крупных сановников или даже с самим Петром I , в ходе которых оформлялись письменные и устные договоры. Кроме встречи с князем Б.А. Голицыным в 1697 и 1702 гг., стареющий хан дважды встречался с казанским губернатором П.М. Апраксиным в устье р. Даниловка в 200 верстах выше Астрахани. Встречи с «птенцами гнезда Петрова» и переговоры с ними, перемежаемые пышными обедами и возлияниями, способствовали налаживанию личных контактов и урегулированию ряда застарелых и совсем новых проблем.
Интуиция и политический расчет не подвели Аюку, и он своевременно изменил свое поведение и добился расположения Петра I. С начала 90-х годов 17 в. начались длительные неурядицы в самом ханстве, завершившиеся междоусобными событиями 1701г. Не боясь ошибиться, можно сказать, что борьба с сыновьями положила начало очередному этапу русско-калмыцких отношений и вызвала третий поворот в политическом поведении Аюки. Вместе с тем события 1701г. явились причиной перелома нравственно-психологического состояния хана как человека и семьянина, усилив в его поведении и высказываниях пессимизм и неустойчивость, а может быть и морально-религиозные искания. Примерно в это же время произошли изменения и в его семейном положении. В 1699г. он известил правительство о смерти жены и об отправлении ее праха для погребения в Тибет (вполне возможно, что это была первая жена Аюки – мать его старших сыновей). Хан, видимо, убивался недолго: в том же 1701г. Б.А. Голицын был уведомлен, что хан «промыслил» себе вторую половину. Новой спутницей уже стареющего Аюки стала молодая Дарма-Бала, двоюродная сестра джунгарского хунтайджи Цэван-Рабадана. Весьма запутанные и потрясшие ханство последствия названного брака дали знать о себе спустя немногим более 20 лет.
Доношение Петру I о совместных действиях русских и калмыцких войск против башкирПодавление Астраханского восстания 1705-1706 гг., Крестьянской войны под предводительством К.А. Булавина, башкирского восстания 1705-1711 гг. (в подавлении всех трех восстаний приняли активное участие калмыцкие феодалы), Андрианопольский мирный договор 1713 г. с Турцией, победоносное завершение Северной войны 1721г.
Укрепили положение России и ее правительства. Взоры Петра I обратились на юг, с чем связаны разведывательные экспедиции в Среднюю Азию и Каспийский (Персидский) поход. В связи с изменением обстановки усилилось давление на автономию Калмыцкого ханства с целью превращения его в послушное орудие для решения региональных задач.
С начала XVIII века ухудшились отношения с Джунгарским ханством, в котором некоторые тайши видели надежный тыл. Пример Санчжаба надолго отрезвил их. Внутри ханства не было единства, его все чаще потрясали столкновения знати за власть и улусы. Раздоры усилились после 1701г., когда Чакдорчжаб стал все чаще конфликтовать с отцом, а порою и вовсе его игнорировать. Стараясь успокоить строптивого старшего сына, Аюка вынужден был в 1714г. официально объявить его своим преемником и передать ему ханскую печать, присланную Далай-ламой. Правительственный посланник, наблюдавший поведение отца и сына, сообщил канцлеру Г.И. Головкину в 1716г.: «И человек он, хан, умной и рассудительной, а сын ево, Чапдержап, другова состояния, и улусом и детьми люден». Вот эти ум и рассудительность, а также авторитет среди других тайшей и поддержка правительства позволяли Аюке играть первую скрипку в калмыцкой политике вплоть до его смерти. Однако, за поддержку правительству надо было платить, а значит все более попадать под его влияние.
Ослаблением ханства не преминули воспользоваться старые враги – казахские и кубанские феодалы. В 1715 г. кубанские татары во главе с крымским султаном Бахты-Гиреем совершили большими силами неожиданный набег на калмыцкие улусы. Находившийся на р. Боде под Астраханью Аюка был застигнут врасплох, потерял кибитку с находившимся там имуществом и некоторыми ханскими регалиями, но сам успел спастись и не попасть в плен. В письме Г.И. Головкину хан правильно указал одну из немаловажных причин сложившегося положения: «Ради многих российских дел воевался было с башкирцами, с крымцами и кубанцами, и донскими казакми и астраханцы (во время восстаний) и с казачьею ордою (казахами) и с каракалпаками, и оныне все со мною неприятели». В такой обстановке хан не мог пойти на еще большее подчинение царскому правительству, ожидая от него помощи.
Волна крестьянской и помещичьей колонизации юга Европейской части России подошла вплотную к кочевьям калмыков, что незамедлительно отразилось на их положении. В том же 1715г. хан жаловался, что жители приволжских сел от Саратова до Черного Яра воруют скот и уводят людей, а коменданты их не разыскивают и не отдают взятое обратно, потому что они «указы неподобострастны и берут взятки». Казанский губернатор П. Салтыков развел в ответ руками: взятое не может вернуть из казанных поселений, ибо это «вотчины сильных персон» — А.Д. Меньшикова и Ф. Ромодановского. Все упомянуте процессы тревожили хана, и одно из своих посланий П. Салтыкову он закончил столь же поэтично, сколь и пессимистично: «Тако, живучи я на Волге, пил из Волги воду и стал быть стар, а ныне мне и пить на Волге не велят: прикажи мне, ис которой реки воду пить». Разумеется, хан слегка лукавил: от Волги его никто отгонять не собирался, и говоря его же образами, пить ему из Волги разрешалось, а вот как пить – решал уже не он.
Озабоченный рядом тяжелых проблем, хан попросил прислать воинский отряд для помощи в борьбе с неприятелями. Воспользовавшись просьбой, Петр I в конце 1715г. отправил в улусу стольника Д. Бахметева с отрядом в 600 человек казаков и драгун. Истинной целью стольника согласно указу было не столько оказание помощи, сколько контроль внешнеполитических действий хана и их пресечение. Для Аюки не оставалось тайной истинная обязанность Бахметева, и он стал настойчиво требовать удаления его из улусов в Саратов, откуда он мог подавать необходимую при нужде помощь. Стольник вскоре выехал из улусов, но очень часто посещал их, располагаясь всегда в ближайшем к ним нижневолжском городе. Так было положено начало существованию особого правительственного контрольно-управленческого органа «Калмыцкие дела», все настойчивее вторгавшегося во внутренние и внешние дела ханства. Впоследствии он разросся, обзавелся канцелярией, переводчиками и толмачами, приставами при улусах, воинской командой и т.п. С некоторыми модификациями «Калмыцкие дела» просуществовали до 1771г.
Габан Шараб, наиболее близко общавшийся с Аюкой именно в последние годы жизни хана, сохранил для нас ряд высказываний Аюки. Эти высказывания, несмотря на их краткость, а иногда и расплывчатость, позволяют применить разлад и растерянность в душе хана, ностальгическую тягу к прошлому и, временами, просто старческое брюзжание. То он заявляет, что калмыки его времени перестали исполнять как положено предписания религиозных и светских законов, то он начинает горячо молить бурхана, что если у него появится мысль «вредить божеский закон», то немедленно вырвал бы его сердце, то вдруг принимается осуждать брачные обычаи своего времени и хвалить прошлые порядки (заметим попутно, что Дарма-Бала была сговорена за сына Гунделека, а женился на ней он сам).
В последние годы своей долгой жизни все более слабевший и отходивший от дел, потерявший остроту политического чутья и предвидения Аюка завязал еще один прочный калмыцкий узел, распутывать который пришлось уже после его смерти. Этот узел он завязывал вместе с Петром I. В июне 1722г. во время Персидского похода Аюка и Дарма-Бала были приняты под Саратовом на галере Петром I и Екатериной I . Очевидец приема шотландец Д. Белл свидетельствует, что Аюка приехал на лошади. Петр I сошел с судна на берег, ласково встретил его и, ведя на галеру, представил императрице, которая сидела на верхнем помосте под «великолепным балдахином». Ханша с дочерью и двумя «госпожами» приехала попозже в коляске. На взгляд Д. Белла, «хан был еще крепок и веселого нрава. Ханше было около пятидесяти лет, вид она имела благопристойный и кроткий». В ответ Петр I посетил ставку хана, где пробовал чай с верблюжьим молоком и похвалил необычный для него напиток. Приняв от императора дорогую саблю, Аюка велел находившейся неподалеку группе калмыков стать в кружок и пустить вверх стрелы, которые упав на землю, также образовали круг. Указывая на саблю и на стрелы, Аюка сказал: «Эта сабля и эти стрелы всегда будут готовы на поражение врагов России». Посетовав, что из-за старости сам лично не может принять участие в походе, он выделил 400 всадников. Второй раз Аюка был принят Петром I в Черном Ярув августе, когда царь возвращался из похода. На этот раз хана сопровождали Дарма-Бала и два ее сына – Церен-Дондук и Галдан-Данжин. Во время переговоров хан попросил не оставить после его смерти вниманием ханшу и сыновей от нее. Это была весьма прозаично завуалированная просьба признать его наследником Церен-Дондука. Однако в августе П.А. Толстой по поручению Петра I тайно взял в Астрахани «реверс» (обязательство) у влиятельного нойона Доржи Назарова, двюродного племянника хана, что если его после смерти Аюки назначат ханом, то он клянется быть послушным и отдать в заложники сына.
Положение в ханстве в последние годы жизни Аюки было предгрозовым: громы уже гремели и молнии сверкали. Чакдорчжаб, объявленный преемником Аюки в 1714г., умер 19 февраля 1722г., завещав свое право на власть старшему сыну Досангу. Хан, не без влияния Дармы-Балы, решил передать ханское звание Церен-Дондуку. Правительство, как сказано, наметило на этот пост Доржи Назароваи, делая подобный ход, стремилось достичь двух целей: заменить порядок наследования ханской власти по прямой родственной линии назначение сверху угодной кандидатуры; опираясь на ставленника подчинить ханство полному контролю российского правительства и лишить автономии. За тремя названными выше фигурами отчетливо вырисовывалась личность энергичного и талантливого внука Аюка – Дондук-Омбо, также мечтавшего о ханском титуле.
Пямятник Аюке-хане в КалмыкииАюка, расчищая дорогу Церен-Дондуку и затрудняя ее Досангу, перессорил его с братьями. Успеху хана способствовало то обстоятельство, что братья Досанга во главе с Дондук-Даши, рожденные от других жен Чакдорчжаба, считали себя обделенными при разделе улусов и требовали нового раздела. Для достижения своих целей правительство решили примирить Досанга с братьями и противопоставить их ханской стороне. Подобным шагом мыслилось уравнять силы обеих сторон и, играя на их противостоянии, активно влиять на ход событий. Губернатору А.П. Волынскому не удалось примирить братьев. Аюка же, не добившись решительного ослабления Досанга путем интриг, перешел к решительным действиям. Он направил против него 20-тысячное войско во главе с Дондук-Омбо. 24 ноября 1723г. на р. Берекети вблизи Красного Яра произошло сражение, положившее начало длительному междоусобию в ханстве. А.П Волныский, шедший из Астрахани на помощь Досангу, не сумел предотвратить сражения; более того, сам чуть не был атакован Дондук-Омбо.
Перессорив детей и внуков, 82-летний Аюка умер 19 февраля 1724г. на правобережье Волги верстах в 40 ниже Черного Яра, против Казачьего острова в Копановской луке. Аюка прожил большую и плодотворную жизнь.
