Загнанный волк

13.03.2013 19:18

«В то время гнев несправедливый, дикий нас подавил... И свет для нас потух, и даже слово самое - «калмыки» произносить боялись люди вслух...» Д. Кугулътинов

Ноха Чонскаев лежал внутри скирды соломы со многими лазами, ходами и выходами, которая давно заменила ему дом. Медленно, от собственного дыхания, а также от тепла, выделяемого в результате гниения соломы, начинали отогреваться ноги и руки. Тело Нохи окутывало желанное тепло. Пахло прелой соломой. Ноха лежал и жевал соломинку, которая заменяла ему папиросу и давала ощущение горечи во рту. Курить Ноха бросил давно, где-то год - полтора назад, когда знакомые чабаны перестали выставлять, согласно договоренности, на углу кошар небольшие продуктовые передачи, куда входили и папиросы, но чаще - пачка, две махорки.

Осенью прошлого года его закадычный друг, с которым они вместе росли, учились и ушли на фронт, Володька Бузулуков в последний раз выставил ему передачу и записку, в которой он прощался с товарищем и просил больше не подходить к его кошаре, так как из г. Сталинграда, из района Красных казарм, прислали солдат на американских машинах «студебеккер» для ликвидации так называемых «калмыцких банд» в степях между Астраханью и Сталинградом.

Володя Бузулуков был из бывших молокан - группы верующих, пришедших с Украины в эти степи. Молокане жили несколько обособленно и только потом, по прошествии некоторых лет, сдружились с местными кочевыми калмыками. Между ними стал налаживаться натуральный обмен. Калмыки давали мясо, шерсть, а молокане невиданную ранее роскошь того времени - хлеб. Затем калмыки перешли на оседлый образ жизни и поселились рядом с ними. Каждый молился своему богу: одни - Будде, другие - Христу. Каждый делал свое дело: одни пасли скот, другие обрабатывали землю. Ноха и Вовка полюбили одну и ту же девушку - свою бывшую одноклассницу Лиду Калачникову. Она почему-то отдала предпочтение смуглому, коренастому, с кривыми ногами Нохе. Про таких говорили, что он «семь лет просидел на бочке», но именно благодаря этому Ноха сидел на коне, как будто сросшийся с седлом, и не раз побеждал на различных скачках. Призывали в армию их в один день.

Шла война. Калмыкия направила на фронт 110-ю и 111-ю кавалерийские дивизии. Первая танковая армия немецкого генерал-полковника фон Клейста рвалась к Ростову-на-Дону. Мощным бронированным ударом они с ходу хотели захватить город. Так как до войны Володька, окончив курсы шоферов в Сталинграде, возил в одно время директора совхоза, то он попал в моторизованную часть механиком-водителем танка, а Ноха попал в кавалерийскую дивизию - ведь он до войны был табунщиком. Сразу после формирования их часть бросили под Ростов. Немецкие самолеты беспрерывно висели в воздухе: одни, отбомбившись, уходили, а другие снова входили в пике и на бреющем полете расстреливали наши колонны грузовиков, гурты скота и отступающих мирных жителей. К этому добавлялся еще и артиллерийский обстрел - на наши позиции поползли танки. Это был кромешный ад: ревели моторы, ржали кони, стонали раненые. Ноха давно уже потерял своего коня и лежал со всеми в окопе, стреляя из своей винтовки по танкам, стараясь попасть в пулеметное окно. Сколько продолжался этот бой, он не помнит. Может час, два, а может и сутки, двое. Казалось, что бомбы летят прямо на него. Одна из них накрыла траншею, в которой лежал Ноха, и сразу же наступила кромешная тьма. Он не помнил, как хуторяне из соседнего села Ажиново нашли его в полузасыпанном окопе чуть шевелящегося, как положили его на телегу и ночью вывезли к одной из частей Красной Армии.

Уже в госпитале Ноха прочитал в газете «Правда» материал о бронебойщике Эрдни Деликове. Статья называлась «Храбрец». Ноха с гордостью размахивал газетой и давал ее всем читать и говорил, что это о его земляке написано. Медленно, но Ноха шел на поправку. Контузия проходила, раненая нога заживала, но только стал он чуть прихрамывать на правую ногу. Шесть месяцев пролежал Ноха в госпитале, чуть не лишился ноги, но благодаря мастерству хирургов и чуткому отношению медперсонала избежал увечья.

Выписавшись из госпиталя, поехал домой, в свои родные калмыцкие степи. Родное село словно вымерло. Все, кто мог, ушли на фронт. Свою любимую девушку Лиду Калачникову Ноха не застал, оказалось, они со своим дедом Василем погнали отары на Черные земли. Ехать туда у Нохи не было времени. Через ветврача, который собирался туда, он отправил ей записку, что жив, здоров и по-прежнему любит ее. Отпуск заканчивался стремительно. Подошло время, и Ноха предстал перед медкомиссией, которая решала, идти ли ему на фронт или демобилизоваться. Он, как мог, уговаривал врачей отправить его снова на фронт. Долго седовласый доктор объяснял ему, что после такого ранения воевать на передовой невозможно, но Ноха горячо доказывал, что с такой ногой он может прекрасно скакать на лошади и что калмыки - все лихие наездники, что его земляк - генерал-полковник О.И. Городовиков командовал дивизией в Первой Конной армии вместе с прославленными Ворошиловым и Буденным. То ли убедил врача Ноха, то ли тот сжалился над ним, но написал врач - годен к службе в кавалерийских частях. Снова Ноха попал в кавалерию, но не в ту, в которую хотел, а в обоз. Стал возить на телеге снаряды, продукты и другие грузы. Не раз интуиция и чутье помогали ему не попасть в расположение немцев и выйти к своим. Его часто спрашивали: «Как тебе это удается?», а он отвечал: «Меня зовут Ноха, что означает собака, нюх у меня собачий». - «А назвали тебя так почему?» - «Старшие мои братья и сестры умирали в детском возрасте, а когда я родился, в кибитку вместе с отцом зашла собака. Вот меня и назвали Ноха». - «А фамилия почему у тебя такая - Чонскаев?» -«По калмыцкому «чон» означает «волк», добавили окончание -ев, получилось Чонаев, а когда выписывали в сельсовете документы, то по ошибке записали не Чонаев, а Чонскаев. Так я и стал Чонскаевым».

Чонскаев стал одним из лучших ездовых в батарее. В этом ему здорово помогали природная интуиция и знание особенностей ночной пастьбы, которые ему были с детства знакомы. Снаряды перевозили в основном ночью, днем могли засечь вражеские самолеты. Телега, управляемая Нохой, появлялась на батарее как раз в тот момент, когда артиллеристам уже нечем было стрелять, и тут в самый последний момент, как из-под земли, появлялся Ноха. Командование ценило его, и вскоре на груди у него сверкали боевые награды, главной из которых была медаль «За отвагу».

Ноха долго не получал писем от родных. Пришло письмо от Лиды, которая писала, что ждет его, и сообщала, что калмыков всех выслали, а куда - она не знала, слышала, что в Сибирь. В их хотоне осталось с десяток русских семей. Дома, где жили калмыки, все заколочены. Собаки, оставшиеся без хозяев, совсем одичали... Ноха не мог этому поверить и пошел с письмом к замполиту. Тот прочитал и сразу помрачнел. Он давно знал про высылку калмыков, знал он и то, что Ноху два раза представляли к ордену и вместо этого его награждали медалью. Всему виной была национальность Нохи - калмык. «Знаешь, Ноха, давай воевать, добьем фашистов, тогда и разбираться будем», - сказал после долгого молчания политрук. Хоть и тяжело было осознавать случившееся, но воевать надо было. В этом политрук был прав. Долго еще судьба носила по военным дорогам ездового Чонскаева. Успел он побывать в госпитале еще раз. Опять писал прошение на фронт. Прошение приняли, и он попал на переформирование. Война с Германией закончилась, часть, в которой служил Ноха, срочно погрузили в эшелоны и куда-то повезли, а куда и зачем - никто толком не знал. Это была военная тайна. Оказалось, их везли на Дальний Восток. Теперь уже воевали с Японией. Самураи дрались отчаянно. Особенно жестокие бои шли за гору Верблюд. Ноха уже сбился со счета, сколько ходок он сделал за снарядами. Все было привычно для Нохи, даже верблюд, на котором он возил снаряды, понимал его команды с полуслова: «Ложись!» - и верблюд подгибал ноги и опускался на землю. Солдаты удивлялись послушанию верблюда и звали его так же, как и хозяина, - Ноха. В первое время Чонскаев обижался, но потом понял, что имя надолго прилипло к верблюду, и смирился с этим. Война с Японией победоносно завершилась, впереди была демобилизация. Сколько ни писал Ноха запросы, так и не узнал, где его родные, куда они попали, живы ли они? Говорили, что их сослали в Сибирь, но ведь она большая. Может, родные тоже его искали, но Ноха был в госпитале, менялись части, в которых он служил, и его трудно было найти. Ему предлагали остаться в армии, но он твердо решил ехать домой, в свои калмыцкие степи. Его отговаривали, говорили, что республика ликвидирована, что его туда не пропустят. Предлагали через знакомых писарей поменять национальность на киргиза в воинских документах, но он категорически отверг это предложение.

Ноха взял воинское требование до Сталинграда и оттуда на перекладных добрался до своего села. Пришел он туда уже поздно вечером, пешком прошел около 20 км, а дома родного, как такового, не было. Мазанка, в которой жила их семья, покосилась, окна забиты досками, дверь заклинило, и невозможно было открыть. Ноха понял всю тщетность своих попыток, сел на завалинку и закурил. Казалось, село вымерло. Зима выдалась суровой, почти бесснежной, но с сильными морозами, которые доходили до 30-40 градусов. Голодал скот, голодали и замерзали люди - те немногие, что остались в селе. Все это рассказал подошедший к нему дед Ягор - так он сам представлялся всем, поэтому звали его не Егор, а Ягор. Долго сидели Ноха с дедом на завалинке, выкурили не одну папиросу. Тут на огонек от папирос стали подходить другие сельчане. Всего их тут осталось семей двадцать. Больше половины села составляли семьи калмыков, теперь их выслали. Остальные, кто на войне погиб, кто, как друг Нохи, - Вовка Бузулуков вернулся на костылях, лишившись ноги, другие вообще не захотели возвращаться в родные места, поняв, что нормальная жизнь сюда вернется не скоро. Прибежала и его Лида, которая, не стыдясь односельчан, повисла на Нохе и заливалась слезами радости от встречи с любимым. Долго всем миром думали, что же делать дальше молодым - Нохе и Лиде. Что жить в селе Нохе не дадут - это все понимали, но и к родным, в Сибирь, Ноха без Лиды не поедет - это тоже все понимали. Решили, что утро вечера мудренее, на том и разошлись по домам. Лида с Нохой выбили окна в мазанке Чонскаевых и провели свою первую ночь любви в осиротевшем и пустом доме. Под утро прибежал Лидии братишка, тринадцатилетний Васька, и сказал, чтобы Ноха срочно уходил, так как новый управляющий фермой, присланный из Астрахани, поехал в район сообщить в милицию, что к ним в село вернулся «враг народа» - калмык Ноха.

Сельчане привели Нохе коня по кличке Лысый - Галзн. Эту кличку ему дали еще прежние хозяева Гучинахаи (Гучиновы). Он понимал все команды, как на русском, так и на калмыцком языках. Хотя уже довольно долго конь не слышал калмыцкой речи, но сразу стал исполнять команды Нохи на калмыцком языке. Собирали Ноху, как на фронт, всем селом. Кто-то дал шапку, кто старенький, но еще целый тулуп, кто-то дал засоленное мясо. Быстро попрощавшись с односельчанами, Ноха уходил в степь, ставшую в одночасье ему домом.

Он прекрасно ориентировался в степи, знал все балки, где стоят скирды соломы и где есть лисьи и волчьи норы. Еще в детстве он с отцом на лошадях выслеживал волков, находил их логово, и отец одним ударом кнута убивал волка. Кнут был с наконечником, в который был вшит небольшой кусочек свинца. Требовались зоркость глаз, сила рук, чтобы на полном скаку точно попасть волку между глаз. Все в роду Чонскаевых с детства умели все это делать, ведь фамилия у них происходила от слова «чон» - волк. Они прекрасно знали волчьи повадки, места их обитания, умели имитировать волчий вой. Особенно зазывной вой самки. Остаться в степи одному, не зная ее особенностей, да еще и в осенне-зимнюю пору было бы равносильно самоубийству. Для Нохи же степь была родным домом. Он родился здесь, вырос, и теперь она становилась его последним прибежищем.

Для семьи Лиды Калачниковой начались не самые лучшие дни. В райотдел НКВД поочередно вызывали всю семью - отца, мать, Лиду. Следователь говорил, что всех их расстреляют как врагов народа, так как они скрывают репрессированного калмыка, что все, кто остался тут, в калмыцкой степи, - пособники изменников Родины, что жили вместе с калмыками, знают их обычаи и нравы, прекрасно говорят по-калмыцки и вообще, мол, у оставшихся здесь русских прокалмыцкое настроение, что они говорят о якобы невиновности калмыков. Говорил он, что не виноваты были бы - не выслали бы, наш великий вождь И.В. Сталин всегда прав. На что Калачниковы в один голос отвечали, что Ноха не враг, ведь он воевал за Родину и имеет награды.

Всем им предъявили одно обвинение - пособничество в бандитизме. После многочисленных допросов следователь решил арестовать Лиду и отправить ее в Сталинград. Ноха из укрытия наблюдал за всеми перемещениями в своем хотоне. И когда из него вышли двое всадников и пеший, он понял, что это ведут его Лиду. Долго, в течение суток, Ноха незаметно шел за ними. Лида знала по волчьему вою, который имитировал Ноха, что он где-то рядом. В одной из глубоких балок Лида попросилась по нужде. Конвоиры оставили ее одну. Лида бежала изо всех сил по глубокой балке от одного поворота до другого и знала, что где-то здесь ее Ноха. Он выскочил на коне неожиданно, когда она уже думала, что он не встре¬тит ее. Лида с помощью Нохи вскочила на коня, и верный конь Галзн уносил их в необъятные просторы степи. Довольно быстро они оторвались от преследователей. Конвоиры были люди пришлые, не знали степи и очень быстро заблудились, кружили вокруг одной и той же балки. Лида с Нохой не знали, что степь теперь станет их родным домом не на месяцы, а на годы. У них не было выхода. Они не могли вернуться в свой родной хотон. Но им вдвоем было хорошо. Они любили друг друга, и это было главное. Длинными, зимними ночами ориентиром им служила Алтн Гасн - Полярная звезда, рядом с ней Делан бурхн - Большая Медведица и украшал небо Тенгрин уйдл - Млечный путь. Только ночами, ориентируясь по звездам, Лида с Нохой передвигались из хотона в хотон, к родным и близким Лиде и Нохе людям, которые принимали их у себя на ночлег и кормили их, чем могли. Со временем многие из них стали говорить им, чтобы больше не приходили. Никому не хотелось сидеть в тюрьме за пособниче¬ство бандитам. Ноха с Лидой удивлялись, почему их причисляют к бандитам, ведь они никого не грабили, не убивали и не могли понять, за что судьба их превращает в загнанных волков. На них устраивали облавы, как на волков, но они уходили, часто сменяя места пребывания. Уходили от облав в самый последний момент, в этом им помогала чаще всего интуиция и иногда предупреждали их особо близкие им люди, которые тайно рассказывали о происходящих событиях и как могли помогали: кто одеждой, кто продуктами. Они давно уже были оторваны от внеш¬него мира. Ноха не знал, что в далеком Кормиловском районе Омской области умерла от холода и голода его мать, что все калмыцкое население было Нохи на его лошадь на полном скаку. Среди этих солдат были и лихие конники, многие из них могли запрыгнуть на скаку на лошадь, но то, что сделала Лида, - это ошеломило всех. Когда прошло оцепенение, все стали стрелять, но было уже поздно - Ноха и Лида были уже далеко. Прошло больше двух часов, когда Ноха с Лидой решили остановиться. Когда Ноха слез с коня, он увидел, что Лида сильно ранена в живот, он, как мог, сделал ей перевязку. Ночью у Лиды начался жар. Три дня она бредила, у нее начался перитонит, и на пятый день она умерла на руках у Нохи. Похоронил он ее на вершине одной из многочисленных балок. Вместе с ней он похоронил их совместные мечты о сыне, о котором они с Лидой часто мечтали. Ноха остался совсем один, как загнанный и одичалый волк. Вместе с ним оставались огромное ночное небо и звезды. Они как будто звали его с собой, в свои космические дали. Ноха уже давно сторонился жилых поселений, там могли его арес¬товать или донести на него. Долгими, зимними ночами Ноха шел к небольшому холму и там, преклонив колени, начинал молиться. Это было место, где когда-то стоял знаменитый на всю калмыцкую степь Чееря-хурул. Ноха долго читал про себя молитву, часто спрашивая у богов, за что он так наказан, и не находил ответа. Он давно уже не знал, какой идет год, месяц, число. Конь его давно уже пал от бескор¬мицы. Весь заросший, покрытый коростой, он лежал в заброшенной волчьей норе и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Жизнь медленно уходила из него. В его полувоспаленном от бреда сознании время от вре¬мени возникали семь белых старцев, которые указывали на что-то, но на что - Ноха уже не мог знать. Он умер. Это был 1949 год. Ноха не знал, что в 1947 году за слабую работу по борьбе с бандитизмом был снят заместитель начальника Астраханского НКВД. Новое начальство НКВД выловило в калмыцкой степи всех беглых калмыков. Последних двух калмыков поймали в Гурьевской области и фотографии их отрубленных голов показывали чабанам на Черных землях. Семь белых старцев, увиденных им перед смертью, были предвестниками семи долгих лет до исторического и судьбоносного для калмыцкого народа XX съезда КПСС, в 1956 году разоблачившего культ личности Сталина. О судьбе Нохи и Лиды слышали многие. Полулегенды, полурассказы о них сохранились в отрывочных воспоминаниях русских семей, остававшихся жить в калмыцких степях в те суровые годы. Подлинные имена Нохи и Лиды остались где-то в засекреченных списках НКВД.

Михаил Джинцанов, «Элистинский курьер»